Сергей Трахименок - Детектив на исходе века [ Российский триллер. Игры капризной дамы]
Федя слышал этот анекдот, но улыбнулся и покачал головой. А собеседник, поощренный этим, понесся дальше:
— Ты знаешь, сколько платили здесь зимой… Не поверишь: три тысячи в месяц. Столько сейчас кружка пива в баре стоит. И никто не уволился, все знали, что война в Абхазии на лето стихнет, приедут отдыхающие и будут заработки, не государственные, конечно… Теща моя копейки получает, но за свое место держится… Ей валютные девочки по две штуки отстегивают за вход, те девочки, что в гостинице не живут, — эти имеют пропуска. Вон, смотри, идут два качка в майках и брюках «Адидас», посмотри, посмотри, что сейчас будет…
— Ну, — предположил Федя, — они тоже по две штуки отстегнут вахтерше.
— Хрен там, — радостно осклабился Афанасий, — они сейчас станут невидимками, и моя теща их не заметит…
И точно, женщина в упор не видела этих парней, а те, разумеется, не видели ее.
— Это местные ребята пришли за данью.
— Элита? — поинтересовался Федя, прикинувшись простачком, чтобы еще больше разговорить собеседника.
— Нет, — ответил тот, — элита за данью не ходит. Она либо в городе сидит, либо здесь отдыхает, а это солдаты. Элиту за версту видно. У нее на шее золотые цепи… Чем крупнее и дороже цепь, тем крупнее босс…
— А если у него две цепи? — созорничал Федя.
— А хрен его знает, — честно признался собеседник и начал говорить о молодежи, которая приезжает в «Жемчужину» на отдых.
— Верх ее — голден, то есть золотая молодежь…
Афанасий не очень умен и тактичен, если не сказать большего, но надо было терпеть его. Ибо лучшей крыши, чем два разговаривающих человека, нельзя было придумать, да и в его болтовне были зерна той информации, которая могла помочь ему в поиске Виолетты.
— Слушай, — перебил Федя собеседника, — ты говорил, что негостиничные проститутки сюда не ходят.
— Ну да, не ходят, а если ходят, то редко и с согласия гостиничных. Здесь зона работы приезжих, тех, которые живут в гостинице. Поэтому появление местных связано с риском для лица…
— Какого лица? — не понял Федя. Он на какой-то момент отвлекся на визг ребенка, которого мать гнала из воды, малыш дрожал, но не хотел снимать мокрые трусики. Мать шлепнула его, сдернула плавки до самых щиколоток, и будущий хозяин жизни заорал во всю мощь своих легких, разумеется, не столько от боли, сколько от обиды прилюдного раздевания.
— Дак какого лица? — переспросил он второй раз.
— Своего, — ответил Афанасий. — Ей за то, что она работает не на своей территории, это лицо так поцарапают, что ее потом не только за доллары, за рубли никто не захочет.
— Ясно, — произнес Федя, надвинул кепочку на глаза, чтобы собеседник не мог рассмотреть, что они закрыты, и отключил свой слух.
«Если она — профессионалка, то больше сюда не придет. Если любительница — то есть надежда, хотя и малая… Поскольку и любители не должны здесь появляться часто — конкуренция…»
Федя включил слух и услышал окончание фразы Афанасия:
— …а это — лохи, а лохи в «Жемчужине» не живут…
— Пойдем искупаемся, — предложил Внучек, — а потом погуляем по пляжу.
С купанием не получилось: в море было трудно войти, а еще труднее выйти, поэтому они сразу перешли к прогулке, во время которой Федя еще раз поблагодарил Бога, что тот подсунул ему Афанасия. Одно дело рассматривать отдыхающих одному, это вызывает подозрение; другое дело — вдвоем, тут ты гуляешь, разговариваешь, и само наблюдение не так заметно, и на тебя меньше обращают внимания в местах, где есть «контрнаблюдение», например, там, где играют в карты «любители».
В два часа Афанасий простился с ним и ушел: дома у тещи, где он жил, его ожидал обед. Феде же ничего не оставалось делать, как голодать. Выйти с пляжа он не мог, а цены в барах в прямом смысле кусались.
После ухода Афанасия он меньше лежал, а больше гулял среди отдыхающих, жалея, что не курит: курящий человек всегда при деле. Но, опять же, даже пачку сигарет в баре «Жемчужины» он не мог себе позволить. От чрезмерных подозрений его спасало то, что он рассматривал женщин, а не крестных отцов и их телохранителей. С женщинами проще: женщины для того и существуют, чтобы их рассматривали мужчины.
Уже к концу дня все находящиеся на пляже перестали быть для него некоей однородной массой. Так и должно было случиться, искать человека в тысячной толпе сложно, а то и просто невозможно. Но его и не надо искать среди всей толпы. Можно разбить пляж на участки и вести поиск внутри каждого из них. Можно разделить отдыхающих на две половины и не брать во внимание мужскую часть, не замечать детей. Из оставшейся части женщин выделить тех, чей возраст от двадцати до тридцати, ну, может быть, к верхней границе накинуть лет пяток… Потом нужно отбросить жгучих брюнеток и ярких блондинок, хотя цвет волос для женщин не такой уж постоянный признак. А потом из сравнительно небольшого числа женщин выбрать одну, у которой разные глаза, один — карий, другой — зеленый… Это большая редкость… Женщине с такими глазами нельзя совершать преступления: слишком она заметна, вот почему он не был уверен, что в гибели Мишки виновата она.
Если же все эти ухищрения не помогут, есть еще один козырь в колоде — оперативная интуиция. Она всегда помогала ему. Она и теперь должна помочь, натолкнуть на единственно верное решение или действие, которое принесет искомый результат, и, даже если он потерял что-то за два года работы дворником, есть надежда, что часть ее все же осталась.
Интуиция — великая вещь. Она не обращает внимания на шишку на голове от упавшего с дерева яблока, и таким образом открывается закон всемирного тяготения; она показывает во сне некую таблицу, и возникает периодическая система элементов; она позволяет вору-домушнику безошибочно найти тайник в доме другого вора, где он никогда, не был, она заставляет таможенника прицепиться к человеку в поношенной одежде и обнаружить бриллианты в потрепанном чемодане с двойным дном; она…
Ну, а уж если и она подведет, остается надежда на вещь нематериальную и даже мистическую. Таковой является «поэтическое описание» неземной женщины Виолетты, сделанное самим Мишкой.
В тот последний вечер Мишка сравнил Виолетту с магнолией. Он лежал на своей кровати и, как обычно, безостановочно говорил:
— Магнолия — таинственный цветок, у него необычные для местных растений листья. Они толстые и насыщенного зеленого цвета…
— Скажи уж: ядовито-зеленого, — пошутил тогда Федя.
— Нет, — ответил Мишка, не чувствуя иронии, не ядовито-зеленого, ядовито-зеленое отпугивает, а этот просто притягивает своей необычностью так, что хочется потрогать…
— Сдается мне, что они похожи на листья фикуса, — съязвил Внучек.
— Какая проза, какой примитив, — сказал Мишка, — фикус… Разве можно сравнивать магнолию и фикус. Фикус никогда не цветет. А у магнолии огромные белые цветы. Ни одно растение в окрестностях Сочи не имеет таких цветов. Все, что цветет здесь весной и летом, в сравнение не идет с этими цветами. Но самое замечательное у магнолии — это запах… Он так же необычен, как и сама магнолия, видимо, потому что она — чужестранка. Ее когда-то завезли из Индокитая… Она так же не похожа на местные растения, как местные женщины на таиландок. Но вернемся к запаху… Он настолько тонок, сладок и одновременно коварен, что дурманит всех, кто подходит к цветущей магнолии. А уж если какой-нибудь идиот вздумает принести магнолию или ее цветы в дом, то он может умереть от этого запаха…
«Ну как тут не найти Виолетту с таким количеством примет и признаков…»
Как и предполагал Федя, за один день он не успел закончить свое исследование. К вечеру пляж опустел, пошел домой и Внучек. Поскольку путь из «Жемчужины» до дома вел через бетонную лестницу, он не преминул пройтись по ней.
Ночью он спал плохо. Как рыбаку, много часов смотревшему на поплавок, видится во сне поплавок, так и Федя всю ночь ходил по полю и рассматривал лежащих в цветах женщин. Женщины не обращали на него внимания и вели свои разговоры. Они говорили о каком-то идиоте, который разыскивает Виолетту. Федя, стараясь не выдать себя, прислушивался к разговорам, надеясь получить нужную информацию, и в результате проснулся совершенно разбитым… и даже начал побаиваться, что у него разболится голова.
В окне брезжил рассвет. Он встал, побрился, взял со стола приготовленный с вечера бутерброд, сунул его в полиэтиленовый пакет и вышел из дома.
На пляж «Жемчужины» он попал, обойдя морем металлическую сетку, отгораживающую этот цивилизованный уголок от прочего дикого мира.
Выйдя из моря, он прилег на один из разбросанных по пляжу лежаков, играя роль раннего купальщика, но ни в коем случае не чужака, вторгшегося на чужую территорию.
Он подставлял ласковому утреннему солнцу, которое и светит, и греет, но еще не сжигает, спину, живот, бока и ждал, пока пляж заполнится гостями «Жемчужины» и можно будет начать работать.
